Есть такое расхожее выражение: «Краткость – сестра таланта!» У меня стихи никак не получаются настолько краткими, как хотелось бы. Видимо, способности мои в стихах поддерживаются не краткостью, а другой сестрой, не менее знаменитой, чем краткость. Имя ей – Ирония.
Ирония, обращенная не только к окружающим людям и обстоятельствам, но, прежде всего, к самому себе. Не сарказм, не желчная язвительность, а добродушный юмор «с подковыркой». Хочется, чтобы тебя вспоминали не зловредным ядовитым старикашкой (кое-кто, я знаю, так меня и видит), а чтобы сказали: «Дед-то был не вовсе глуп!». Для этого я и собрал свои самые ироничные стихи, написанные в разные годы, в небольшой сборник под названием «Ирония, сестра моя», который был иллюстрирован Татьяной Карпенко и издан в Екатеринбурге в 2003 г.
Когда бы мне масштабы мировые,
(Не занимать-стать мне у мира злобы!),
Я б Землю из стальной скорлупки выел,
Чтоб в страхе зашатались небоскребы.
Я б разбросал Нью-Йорки и Парижи,
И, жалобам людишковым не внемля,
Я б утопил людей в навозной жиже,
Чтоб не коптили дорогую Землю.
Я б ласково раздел ее, родную,
Девического сна не потревожа,
К груди прижавши грудь ее земную,
Отнес бы на супружеское ложе.
Я б из богов повыжимал нектары
И выкупал ее в соку нектарьем,
И солнце, вспыхнув зависти пожаром,
Истлело бы завистливою гарью.
Я б разжевал Ньютона и Эйнштейна
И выплюнул бы, непреклонно твердый,
И на лугах, отчаянно рассеянный,
На щук и на лещей бы ставил «морды».
1950
Над нами небо синее,
Под нами море синее,
Деревья апельсинные,
Глицинии и циннии.
Здесь девушки заманчивы
И смотрят так застенчиво,
Но ласки их обманчивы,
Как небо переменчивы.
Не знал, куда деваться, я,
Не знал, чему дивиться, я:
За веточку акации
Ведут меня в милицию.
1951
Летний вечер оседал на крыши
И на воду тихого пруда.
Над домами, над ажуром вышек
К радости влюбленных и мальчишек
Загорелась первая звезда.
Тихо и свободно дышит город,
И лишь иногда издалека
Донесется слабый и нескорый
Звук локомотивного гудка.
Умолкает шум рабочих буден,
И, закончив славный день труда,
В парки и в театры вышли люди,
Как всегда.
1952
В моем телефоне сидит фельетон…
Внутри он глубоко запрятан,
И пломбой свинцовой по краешку он
С другой стороны опечатан.
Но, если вы мне захотите звонить,
Он тихо внутри затрепещет
И вашим же басом начнет говорить
Ужасно забавные вещи.
Доселе я строфы свободно леплю,
Меня не тревожит бестемье,
Люблю посмеяться, без просыпу сплю,
И часто и досыта ем я.
Когда же не хватит работы перу,
Я чистый листок озаглавлю,
Потом соберусь, телефон разберу
И вам фельетон предоставлю.
1955
Юльке Юденич
Спит лошадка, спит зайчонок,
Стоя спит ушастый слон,
И, как будто бы спросонок,
Тихо звякнул телефон.
И тогда из-под подушки,
Лунным светом пробужден,
В красной шапке на макушке
Вылезает тихий сон.
Он тебе подует в уши,
На закрытые глаза,
И услышишь ты игрушек
Заводные голоса,
И увидишь ты пингвина,
Где пингвина вовсе нет,
И верблюд из магазина
Привезет тебе конфет.
Рассветает над домами…
Сон велит тебе вставать
И неслышными шагами
Убегает под кровать.
1955
А. Желудевой
В вихре звуков, в блеске глаз
Не танцуют только стены.
Я обычно в этот час
У стены стою надменно.
Но сегодня не могу
Убежать от искушенья,
И в танцующем кругу
Делаю телодвиженья.
Два шага вперед, назад,
Шаг налево, шаг направо.
Хором девочки кричат:
«Он танцует, браво, браво!»
Далеко мне, ой-ей-ё
До изящного скольженья.
За терпение твоё
Ты достойна уваженья.
Нет, не буду никогда
Я любимцем Терпсихоры,
Но, быть может, иногда
Заслужу улыбку Флоры,
И, топчась, как бегемот,
В танцевальном диком раже,
Встану в полуоборот
И к самой богине даже!
Неожиданно подчас
Наступают перемены.
В вихре звуков, в блеске глаз
Не танцуют только стены…
1956
Колдуй-баба, колдуй-дед
Жили рядом много лет.
На пятнадцатом году
Старый дед попал в беду:
В день рождения жены
Он попал не на блины,
А в лапы Красного Креста
С несвареньем живота.
Ходит в бархатной туфле,
Ест протертое суфле
И суп молочный первый сорт,
Но не мил ему комфорт.
Гложут думы старика:
«Эх, свалял я дурака,
Не купил ей пеньюар.
А ведь был бы ценный дар!
Не купил ей и дохи.
Эх, дела мои плохи!
Ведь старухе тридцать семь,
Седины-то нет совсем,
И годами молода,
Да и с виду – хоть куда.
Хоть бы взял флакон духов
Для смягчения грехов!
Что же делать мне, балде,
Как помочь такой беде?»
Думал, думал и решил:
«Хорошо, что не спешил!
Ведь флакончика духов
Хватит на пять вечеров.
Пеньюар мы с ней вдвоем
За пять месяцев сжуем.
Шубы хватит на пять лет,
А стихам износу нет!
Их ведь можно прочитать
Через год и через пять,
Как и через двадцать пять.
Напишу-ка ей сонет,
Как бывало в двадцать лет!
Надо бы роман в стихах,
Да не осилить впопыхах…
Не тянуть же до среды.
Улыбнется – и лады!
Я увижу – поняла,
Как она мне вся мила.»
И пошел хлебать свой суп…
Дед-от был не вовсе глуп,
Ну, то есть, не совсем дурак.
(А может, было и не так!)
Эту небыль сочинил
Славный муже Михаил
В ночь шестого февраля.
Аты-баты, тру-ля-ля!
1972
Т.Д. Костинской
Я, как пьянюга неутолимый!
Все страсти мира проходят мимо,
Все в горле сухо, он раз за разом
Идет под мухой, живет под газом.
Хмельное слово, ты крепче виски,
Ты будишь снова хмельные мысли,
И я, покорный твоим оковам,
Хожу под словом, живу под словом.
1982
Был у шаха шут лукавый.
Шах ему благоволил
И за дерзкие забавы
Не скупясь благодарил.
А когда пришла расплата,
Каждый выпил кубок свой:
Шах лишился власти, злата,
Шут расстался с головой.
1982
Н. Сергеевой
В подвале каменном, в углу
Шикарный ящик на полу,
Обитый в черный коленкор,
Стоял недвижно с давних пор.
Своей роскошною трубой
Он был всегда нацелен в бой,
На уголках его металл
Весьма таинственно блистал,
Но чрево черное его
Не излучало ничего.
И я готов идти на спор,
Что он молчал бы до сих пор,
Когда бы Вы, о Натали,
Тот граммофон не завели!
1982
Что-то нынче декабрь невеселый.
В перелесках ветвей перезвон,
И чернеют озябшие села
Под унылые крики ворон.
Новый Год разбросает обновы,
В серебро изукрасит леса,
И порадует ласковым словом,
И приветливо глянет в глаза.
Пусть сегодня над нами ненастье!
Новый Год - это новый успех
И роскошное новое счастье
Там, где пряников хватит на всех…
Декабрь 1983,
поезд Москва-Рязань
О. Смирновой
Мое любимое занятье – мыть посуду.
Ее я мою с увлечением повсюду.
Ведь каждый раз, когда тарелку вытираю,
Я Ваш передник и улыбку вспоминаю.
Внимала кухня нашим светским разговорам,
Я тушевался, как фаянс перед фарфором,
И, как стихи, была светла, прозрачна проза –
Так в банке темного стекла алеет роза.
Из-за посуды мы почти не танцевали,
А на прощанье Вы меня поцеловали…
Я эту встречу долго-долго помнить буду.
Скорей бы гости, чтобы снова мыть посуду.
1985
В области любви и веры
Бесполезны все примеры,
Все мы любим, мужики,
Не «за что», а «вопреки».
Все мы, если мыслить здраво,
Одинаково неправы,
Но больше всех неправы те,
Кто уверен в правоте.
2000
Также в этом разделе: