Как  БЫТЬ?

(Единственная настоящая роскошь)

Имея анархию, как цель и как средство, коммунизм становится возможен,
тогда как без этой цели и средства он должен обратиться в
 закрепощение личности и, следовательно, привести к неудаче.
 (П.А.Кропоткин. Век ожиданий)

“Как быть?” и “Что делать?” – не одно и то же. Я хочу здесь рассказать тебе о своих представлениях, что, по-моему, надо делать, как вести себя не только человеку, но и всему обществу, чтобы БЫТЬ, а не существовать, чтобы не сорваться в “инферно” (в ад, в бесчеловечность), как об этом предупреждал И.Ефремов в своем романе “Час Быка”. (См. статью “О чем же предупреждает  “Час Быка”?”) Сейчас мы как раз срываемся и летим туда, следуя, как нам кажется, за всем остальным миром, а на самом деле опережая его.

О том, как организовать общество, религии как раз говорят меньше всего. Потому что религии нацеливают на совершенствование самого человека “изнутри”. Они говорят только о том, что “нет власти, аще не от бога”, то есть каждому народу бог дает то правление, которого он заслуживает. Несколько подробнее, кажется, этот вопрос рассмат­ривает религия бахаи.

О главном критерии правильного устройства общества хорошо говорит П.Кропоткин: общественное устройство должно быть таким, чтобы обеспечить “наибольшую сумму счастья”. Против этого трудно возразить. Но добиться этого еще труднее. Ведь для этого надо, чтобы каждый человек жил в условиях, которые лично ему представляются наиболее благоприятными, по отношению к нему – справедливыми, его интересы должны быть полностью соблюдены, но – вот ведь в чем вся сложность! – при этом не должны быть ущемлены интересы других людей, а они же, скорее всего, будут совсем иные! Задумайся хотя бы о том, как по-разному люди понимают справедливость. Если даже не принимать в расчет психологически ущербные взгляды эгоиста (“справедливо то, что хорошо для меня”) и деспота (“справедливо, когда быдло работает на меня”), то и тогда можно выделить, по крайней мере, две полярные точки зрения: “коммунистическая” – уравнительная, предполагающая распределение всех благ поровну, и “капиталистическая”, предпринимательская, признающая равенст­во лишь стартовых возможностей, а остальное, мол, зависит от инициативности, предприимчивости (на деле часто – особенно в нынешних наших условиях – от наглости, отсутствия нравственных устоев) каждого члена общества. Что предпочесть?

В обществе, делающем ставку на предпринимательскую инициа­тиву, снизу с неизбежностью возникает криминальная “инициатива”, которую даже при желании не всегда просто отличить от “честного бизнеса”. В обществе же, где “все равны”, с той же неизбежностью образуется слой людей, которые “более равны”, чем другие. И никакой борьбой с привилегиями тут не поможешь. Возможно,  хотя  нельзя  считать  доказанным,  что  в  предпринимательском обществе более круто растет материальное благосостояние, развивается техни­ческая цивилизация. С такой же степенью вероятности можно утверждать, что в коммунистическом обществе быстрее растет духовная культура.

Однако, поскольку в любом обществе есть как люди, ориентиро­ванные на уравнительную идеологию, так и нацеленные на предпри­нимательскую инициативу, насильственная ориентировка всего общества на один вариант не является оптимальной с точки зрения “наибольшей суммы счастья”. Насильственная капитализация общества так же отвратительна, как насильственная коммунизация. Как всякое насилие.

В годы “перестройки”, когда стало уже понятно, что “развитой социализм” завел нас не туда, не было ясно, куда же нам надо. И когда взялись за дело решительные и самоуверенные “демократы”, они не нашли ничего лучше, как скопировать то, что уже отработано Западом. О таком подходе писал П.Кропоткин в своей “Этике” в начале нашего века: “Как и в старину, творчество в общественном строительстве проявляется крайне медленно, и подражание остает­ся главным средством для распространения прогрессивных нововве­дений в человечестве”.

По моему убеждению, рыночный механизм не является внутренне присущим Космической программе развития разума. Он представ­ляет скорее достаточно эффективные “костыли” человечества. Че­ловеку ведь вообще-то не свойственно ходить на палках. Ходули для развлечения – это другое дело. Но если он становится инвалидом, то костыли позволяют ему жить почти нормальной жизнью, а специальные биомеханические протезы делают его почти неотличимым от здоровых людей.

Рынок, позволяющий обществу достичь “роскошной” жизни, высокого благосостояния, изобретен человечеством, страдающим нравственной недостаточностью. Благодаря рынку этот инвалид кажется, по крайней мере самому себе, почти неотличимым от братьев по разуму. Природным же принципом мне (и не только мне) представляется принцип, высказанный Экзюпери: “Единственная настоящая роскошь на Земле – роскошь человеческого общения”.

Кто-нибудь скажет: “Подумаешь, роскошь! Да мы каждый день общаемся с десятками людей”. Но ты-то понимаешь, что не это имеется в виду. Действительно, по формальному грамматическому смыслу торгаш, надувающий покупателя, “общается” с ним. Иначе ему не выполнить своей “сверхзадачи”. Но это общение ограничено набором штампов-выражений. Об этом с болью думал А.Блок, у которого в “Незнакомке” посетители кабака и гости на светском рауте обмениваются одними и теми же репликами. Об этом же болел Бруно Ясенский, у которого в пьесе “Бал манекенов” замена живых людей манекенами остается даже не замеченной, так как все разговоры и все манеры поведения – на уровне “нормы”.

Общительность, свойственная многим людям, вовсе не гарантиру­ет общения с ними. Я уже вспоминал древнюю мудрость: “язык дан человеку, чтобы лучше скрывать свои мысли”. Или как у того же  Экзюпери в “Маленьком принце” говорит Лис: “Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи! Слова только мешают понимать  друг друга. Но каждый день садись немного ближе”.

П.Кропоткин противопоставлял “общительность” и “общественность”, уравнивая последнюю с понятием “взаимопомощь”, и говорил об инстинкте общественности или взаимопомощи. В своей “Этике” он показывает, что принцип конкуренции, борьбы за существование, положенный в основу рыночного общества, является лишь одной – и не преобладающей – тенденцией в природе. Еще Дарвин, открывший его, видел “рядом со взаимной борьбой другой ряд фактов, имеющих совершенно другой смысл; это факт поддержки внутри самого вида; и эти факты даже важнее первых, потому что они необходимы для сохранения вида и процветания”.

Кропоткин пишет дальше: “Можно считать вполне доказанным, что тогда как борьба за существование одинаково ведет к развитию как прогрессивному, так и регрессивному, то есть иногда к улучше­нию природы, а иногда и к ее ухудшению, практика взаимопомощи представляет силу, всегда ведущую к прогрессивному развитию”. Инстинкт взаимопомощи или “общественности”, заложенный в человеке самой природой, является, по Кропоткину, основанием нравственности.

Между прочим, Адам Смит, основатель буржуазной политэконо­мии, автор “Исследования о природе и причинах богатства народов”, до этого труда, заложившего основы теории товарно-рыночного механизма, написал книгу “Теория нравственного чувства”. И воз­главлял в университете Глазго не кафедру экономики (которой тогда не было), а кафедру нравственной философии. То есть изобретатель “костылей” понимал, вероятно, что без них больной не обойдется. Во всяком случае, он видел все уродство инвалида.

Смеяться над инвалидом – последнее дело. Однако если он по недомыслию и врожденной самоуверенности считает свой способ передвижения единственно правильным, смеяться не только можно, но и нужно. Инвалиду без костылей не обойтись. Но его детям, если они здоровы, совсем не обязательно подрезать ноги, чтобы с благо­дарностью и почтением принять от отца изрядно послужившее ему приспособление.

Конечно, выздоровление человечества не будет быстрым. Но я надеюсь, что еще тебе удастся застать то время, когда неизбежность лечения будет общепризнана, и человечество, хоть еще и не начнет, но почувствует необходимость отращивать себе новые конечности, новые нравственные опоры, вступит на путь, на который давно и безуспешно зовут нас братья по разуму устами Будды, Иисуса, Елены и Николая Рерихов.

А зовут они нас, и это невозможно оспорить, не к либеральной демократии, а к коммунизму, хотя и непривычному ни для тех, кто называл себя коммунистом три года назад, ни для тех, кто до сих пор называет себя так.

Коммунистическая идея с самого начала развивалась по двум направлениям – рядом с апологетами государственного коммунизма (Бабеф) всегда существовали сторонники коммунизма анархического (Прудон), видевшие свой идеал в нежестком объединении малых человеческих общностей – коммун, общин, в которых люди ведут совместную хозяйственную деятельность на основе коллективной собственности и духовной близости.

Печально знакомый нам марксистско-ленинский вариант коммунизма принадлежит, конечно, к первому направлению. Опасные тенденции, заключенные в идее уравнивания людей в рамках тотальной государственной системы, были замечены и подвергнуты критике задолго до практического воплощения ее в жизнь больше­виками. Весьма глубокие рассуждения на этот счет оставил Лев Толстой. В частности, он писал: “При социалистическом устройстве необходимы распорядители. Откуда возьмут таких людей, которые без злоупотреблений устроят посредством насилия социалистичес­кий справедливый строй?” “При стремлении людей к личному благу устройство такое не может осуществиться... Скажут: выбрать таких людей – мудрых и святых. Но выбрать мудрых и святых могут только мудрые и святые. Если бы все люди были мудрые и святые, то не нужно было бы никакого устройства”.

Толстого я всегда любил не за длинные, по полстраницы периоды в романах, а за хрустальный язык его детских рассказов и за нравственные поиски. Но об этих последних знал мало, в основном понаслышке. С приведенным выше и другими ранее неопубликованными высказываниями Толстого я познакомился, случайно купив в 1991 году журнал “Огонек” № 45 за 1990 г. и прочитав в нем удивительную статью Ильи Константиновского “Лев Толстой, как зеркало перестройки”. Эта статья как-то разом перевернула мои взгляды, особенно такой абзац: “Толстой утверждал, что веру в то, что “...одни люди, составив себе план о том, как, по их мнению желательно и должно быть устроено общество, имеют право и возможность устраивать по этому плану жизнь других людей”, он назвал бы заблуждением комическим, если бы “...последствия его не были столь ужасны”.

Сокрытые от нас издателями “полных” собраний сочинений мысли Л. Толстого из этой статьи хочется цитировать и цитировать, настолько они злободневны и вчера, и сегодня. Полагаю, к сожалению, – и завтра, и послезавтра. Потому что, как писал Кропоткин, “во все времена философы и ученые предпочитали покровитель­ствовать государственному направлению мысли и иерархической подчиненности... их любимым предметом изучения было искусство управления людьми” (“Современная наука и анархия”).

Но еще одну мысль Толстого не могу не процитировать: “...в-четвертых, главное ваше призвание в этой жизни, которая каждую минуту может прекратиться, никак не может быть ни в том, чтобы установить то или иное общественное устройство, ни в том, чтобы удержать существующее устройство, а может быть только в исполнении своих человеческих обязанностей перед Богом или перед своей совестью, если вы не признаете Бога”.

Развивать искусство управления (манипулирования) людьми интересно не только ученым.

“Всегда были и будут отдельные личности, стремящиеся восполь­зоваться своей силой, ловкостью, умом, смелостью, чтобы подчинить себе волю других; и некоторые из них достигают своей цели... Но в противовес им также на всех ступенях развития вырабатывались обычаи, стремившиеся противодействовать развитию отдельного человека в ущерб всему обществу”. “Дело в том, что в человеке, наряду с понятием о справедливости и стремлением к ней, существу­ет стремление к личному преобладанию, к власти над другими, и на протяжении всей истории человечества происходит борьба между этими двумя началами” (Кропоткин. “Этика”).

Кропоткин был революционером. Он считал возможным и необхо­димым насильственным путем тащить человечество к светлому анархическому будущему. И здесь проходит граница между ним и Л.Толстым, между современными демократами и Баха-Уллой, который, призывая любую власть образумиться и создать единое миро­вое сообщество, призывал также всех бахаи быть лояльными к любой власти. Тащить все общество силой к государственному коммунизму также аморально, как тащить его к демократическому либеральному капитализму. Тем, кому хочется проявить свою предпринимательс­кую сметку, надо дать возможность это делать и добиваться “изячной жизни”, но только в той степени, в которой это не нарушает права другой, пусть малочисленной, части общества жить на принципах уравнительной справедливости, которая, по моему убеждению, боль­ше соответствует космическим принципам Большого Кольца братьев по разуму, чем изобретенная землянами либерально-рыночная спра­ведливость равных прав на предприимчивость в ограблении себе подобных.

Об этом удивительном изобретении земного человечества так сказал Иван Ефремов: “Обязательное стремление обойти, опередить хоть на минуту других людей могло бы показаться болезненным идиотизмом человеку, незнакомому с инфернальной психологией” (“Час Быка”).

Но отказывать людям в этом “идиотизме” мы не можем, пока этот идиотизм не затрагивает наших интересов. К сожалению, сегодня “идиотизм”, защищаемый Е.Гайдаром, обошедшим нас на минуту, уже приводит к последствиям, которые грозят стать ужасными.

Как-то у нас в России (да и только ли в России?) принято с каждым изменением полностью открещиваться от прошлых “заблуждений” и, боже упаси, не использовать ничего из предыдущих порядков. У большевиков это называлось “...до основанья, а затем...”. Но и демок­раты, с вожделением вырвавшие власть у большевиков, говорят о том, что коммунистическая идея полностью себя скомпрометирова­ла. “Нет уж, нет уж, умерла – так умерла!” Но ведь это не так. Идея по указу умереть не может. Подтвердила ранее предвиденные свои недостатки лишь навязанная нам государственная модель комму­низма. И недостатки ее связаны именно с тем, что она была навязана, как и недостатки либерально-демократической модели проявляются прежде всего именно в той части, где она навязывается.

Проявлять же творчество в общественном строительстве, искать варианты конвергенции, сочетания предпринимательских и социа­лизированных форм общества, даже задуматься об этом позволяют себе лишь самые вдумчивые мыслители вроде Сахарова. Политика – это прежде всего власть, а власть – это навязывание своей модели, о чём хорошо говорил Толстой. Конвергенция невозможна поэтому ни в рамках социалистического тоталитарного государства, ни в рамках демократической республики. И если отказать в идиотизме мы своим соотечественникам не имеем права, то отказать им и прежде всего себе во власти, в навязывании своих взглядов просто обязаны. Кольцо Всевластия должно быть расплавлено в жерле вулкана Ородруин (Толкиен).

Откуда же такое неизбывное стремление к преобладанию, к управлению, к “дай порулить”? Один психотерапевт мне сказал, что всей деятельностью человека управляют инстинкт удовольствия и инстинкт разрушения, а власть позволяет удовлетворить оба эти инстинкта. Я не знаком с психоаналитикой и, может быть, поэтому не согласен с ней в части инстинкта разрушения. В себе ни инстинкта разрушения, ни стремления к власти я как-то не ощущаю. Хотя допускаю, что такое стремление к разрушению “до основанья, а затем...” является основной причиной тяги к власти. Но полагаю, что Сергию Радонежскому, о котором сейчас в связи с 600-летием его кончины много говорят, а также и Андрею Сахарову чужды были оба эти стремления, потому они и стали не властелинами, а властителями дум, духовными водителями. А себя я поставил в этот ряд не для того, чтобы сровняться с ними (хотя считаю своим долгом и правом тянуться до них, а не до властолюбцев типа Горбачева, Ельцина и Жириновского). Себя я ставлю в этот ряд, чтобы сказать, что он, по крайней мере, так же бесконечен, как ряд Жириновского.

Но пусть бы жириновские и гайдары в своем стремлении к “порулить” лезли по головам своих единомышленников. Они же лезут по нашим головам, запускают руку в наши карманы, обещая нам то, к чему мы не стремимся. Вот этому-то и должен быть и, я надеюсь, будет поставлен предел. Когда рядом с “процветающим” капиталистическим обществом американско-японского типа возни­кнет сеть ашрамов, киббуцев или других общин, не подчиненных властным структурам, связанных с ними только постольку, поскольку они сами сочтут это необходимым, тогда, во-первых, у каждого будет отчетливый выбор, и, во-вторых, каждому даны будут равные права на этот выбор. Только это, по-моему, и можно будет считать конвергенцией, как ступенью к “наибольшей сумме счастья”. То есть, как ты видишь, я говорю о втором направлении развития коммунистической идеи.

Чему же следует уподобить эти общины – ашрамам, киббуцам  или чему-то другому? Вот здесь-то и лежит безграничное пространство для творчества в общественном строительстве. Мы слишком мало знаем о современных социализированных формах общежития, кроме своего развитого всеподавляющего социализма. Насколько  мне известно (из книги Х.Гвати “Киббуц: так мы живем”), киббуцы, заложенные в начале XX века беженцами из царской России, удерживаются и пользуются поддержкой израильского государства потому, что в основе их лежит националистическая (или национальная, если это кому-то приятнее) сионистская идея. Чтобы вступить в киббуц, надо стать членом Всемирной сионистской организации.  Кроме того, киббуцное движение ставит своей целью освоение новых, малопригодных для жизни земель. Далее, объединение людей в киббуце предполагает принятие ими определенных идей, уравни­тельного принципа распределения, но производится в большей степени не на основе духовного родства, а на производственной потребительской основе. То есть это достаточно прагматичная, приемлемая для буржуазного государства форма обобществления собственности,  вписывающаяся в структуру государства и не выламывающаяся из его законов.

Об ашрамах, к сожалению, я знаю еще меньше. Но, кажется, это группы, объединяемые духовной общностью, совершенно не связан­ные с государством и не имеющие общих производственных интере­сов. По сведениям из Рерихов, связь Великих Учителей с человечес­твом осуществляется через ашрамы, которые являются как бы школами духа. Как с бывшим у нас тоталитарно-коммунистическим, так и с возникающим сейчас либеральным (только по отношению к предпринимателям) общественным строем обе эти формы, по-видимому, трудно совместимы.

Я считаю, что общину нельзя строить на принципах национализма, который, как показывает сегодняшний опыт, является тупиковым путем даже для цивилизации, не только для культуры. “Нет ни эллина, ни иудея”. Думаю, что объединение может быть плодотвор­ным в стратегическом смысле не на производственных или потребительских интересах, хотя и с их учетом, но лишь на принципах духовной близости. Но обязательно должна быть коллективная собственность, исключающая, как в киббуцах, право каждого члена общины на “свою” долю и дающая лишь право на выходное пособие. Производственной деятельностью члены общины могут заниматься и на стороне, принося весь свой доход в казну общины. Хорошо, если каждая община (лучше, может быть, называть их Братствами) будет иметь определенную конструктивную практическую идею, объеди­няющую ее членов. Может быть, следует взять что-то из опыта Телемской обители (Ф.Рабле. “Гаргантюа и Пантагрюэль”), устав которой состоял только из одного правила: “Делай что хочешь!” Ну, это в порядке шутки, в которой, как известно, лишь доля правды. Наверное, пригодится опыт монастырей. Главное – наличие в общине более жестких, чем во всем обществе, правил, выполнение которых для человека, добровольно с ними согласившегося, само собою разумеется. И право свободного выхода из общины, и право общины на исключение из нее членов, нарушивших устав. И еще очень важно установить законодательно отношения общины с государством, которое должно нести только те обязанности, которые добровольно доверит ему община. Может быть, и для связей между общинами понадобится какой-то аппарат, хотя он-то должен быть сугубо техническим, а не властным. Но пока рядом сосуществуют “люди в стремлении к личному благу”, по выражению Л.Толстого, и люди, нацеленные на взаимопомощь, власть нужна для пресечения как покушений первых на имущество вторых, так и покушений вторых на свободу выбора первых.

Против такой концепции можно выдвинуть массу возражений. Да и в самом устройстве коммунистического сектора общества больше вопросов, чем ответов. Каким должен быть сегодня возрастной состав общин? Какие организационные формы может принимать община в городе? Ведь все киббуцы, ашрамы, фаланстеры и большинство монастырей основывались в сельской местности. Как должны стро­иться их отношения с государственными и частными предприятиями? Надо думать, обсуждать, сопоставлять варианты, изучать при­чины неудач коммун Фурье и Оуэна и других в древние и новые времена. И ни в коем случае не спешить. Не повторять ошибку, которая у нас в стране была сделана с кооперативами, созданными раньше, чем была создана законодательная база для них, и ставшими поэтому первой ласточкой правового беспредела. Если не будет закреплено законом право на коллективную собственность без разделения на паи, любая самая лучшая община разрушится от проникновения в нее первого же проходимца, который сумеет  доказать свое право на “контрольный пай”. И возмущаться нетороп­ливостью в этом деле не следует. Волчьи законы капиталистического общества шлифовались сотни лет, хотя оно и вырастало из родственного ему феодального. Поспешишь – людей насмешишь. И, что гораздо хуже, насмешишь не только людей, но и братьев по разуму, которые уже, вероятно, устали удивляться загадкам человеческой природы.