Письмо Я.Б. Андрееву

Дискуссия с редактором газеты «Уральский рабочий» Я.Б. Андреевым – яркий пример того, как в 90-е годы приходилось добиваться публикации на общественно-полезную тему. Дискуссия началась ещё до выхода статьи «Камо грядеши?» и продолжилась после её публикации в другой газете – «Вечерний Екатеринбург». Редактор «Вечёрки» Любовь Сергеевна Минина приняла в начале 90-х к публикации три моих статьи, вышедших с существенными сокращениями. «Переписка» с Я.Б. Андреевым о публикации статьи «Камо грядеши?» и моих стихов была односторонней, поскольку свои вопросы и контраргументы Яков Борисович высказывал в устной полемике.

27 января 1994 г.

Уважаемый Яков Борисович!

Я плохой диспутант, экспромты у меня хорошо получаются только при тщательной домашней заготовке, поэтому я, как обычно, остался недоволен вчерашним разговором.

Почему я вторично обратился со своей статьей не к Вам, а к Мининой? В первую очередь, потому что Вы разочаровали меня своим утверждением, что говорить в такое тяжелое время о нравственности следует, а об инопланетном разуме – безнравственно. Недоступность космического разума для нас, как следствие нашего нравственного увечья, – это стержень моей веры, позволяющей мне еще сохранить остатки равновесия, поэтому характеристика ее как безнравственной меня несколько... озадачила. На этот Ваш посыл я отвечаю в “Камо грядеши?”

Значительная часть моих рассуждений об этом была сокращена Л.С. Мининой, но главные мысли всё же остались. Из вчерашнего разговора я понял, что Вы сократили бы именно эту часть статьи, не из-за несогласия со мной, а по незначительности ее с Вашей точки зрения, для экономии места, так как Вы не считаете сколько-нибудь существенной ошибкой Гайдара вручение нравственному уроду ружья в качестве костыля. Я же считаю это не ошибкой, а преступлением мальчика в розовых штанишках.

Опять Вы обвините меня в большевизме, хотя повышенная эмоциональность – вовсе не отличительная черта большевиков. Характерной для большевиков, по-моему, является вера в то, что одни люди имеют право устраивать по своему плану жизнь других людей. Вера, которую можно было бы назвать заблуждением комическим, если бы последствия его не были столь ужасны (Л. Толстой). И в этом демократы (необольшевики) от большевиков отличаются не сильно. Вы, кажется, тоже верите в такое право одних людей по отношению к другим?

28 января 1994 г.

Дальнейшее пишу уже после разговора с Вами по телефону.

Вы настойчиво добивались – что бы я сделал на месте Гайдара. О первой реакции – отказываться до упора – я сказал. Чтобы сформулировать дальнейшие шаги, я должен был отстраниться от спора. Хотя они для меня очевидны. Если бы меня всем народом все же упросили, я потребовал бы себе двух заместителей, назначив им “оклад жалования” выше своего, и первым замом поставил бы психолога с правом вето на любые мои и второго зама решения. Вторым я бы поставил экономиста, но не зашоренного на определенном выученном алгоритме и способного осмеливаться выдавать прогноз своих действий в сроках (Явлинский). Дал бы ему срок вдвое больше того, что он попросит, но после этого при несовпадении с прогнозом просил бы его об отставке. Полагаю, что для выбора первого зама у меня были бы возможности, если же нет – взял бы хоть Кашпировского, как это сделал Жириновский, за что я его очень стал уважать. Только не говорите, что он взял его, чтобы гипнотизировать нас. Этот необольшевистский вздор мы уже слышали. А политиков я постарался бы в команду не брать.

К вопросу о ненависти. Вы, очевидно, несогласны с первым названием моей поэмы. Что был бы Уленшпигель с его “истребляющей усмешкой” без пепла Клааса, стучавшего в его сердце? Насколько мощнее и ближе мне стала Анна Ахматова, когда я узнал ее “Реквием”! Если Вы скажете, что в “Реквиеме” нет ненависти, только любовь к сыну, нам с Вами вообще не о чем говорить.

О сентиментальности Гитлера. Нет, это было ему не чуждо, так же, как и мне. И моему отцу, прошедшему ГУЛАГ, в чем он со смехом признавался, да, полагаю, и Вам, хотя бы отчасти. Но если Вы считаете, что отношение Гитлера к романтизму Нибелунгов, Вагнера и Ницше свидетельствует о сентиментальности, думаю, Вы ошибаетесь.

О благородстве Гайдара и всей президентской команды. Безусловно, каждый человек по-своему благороден, у каждого есть свои понятия о чести, хотя иногда (у вора, например) спорные. Но, по-моему, (об этом я писал в “Камо грядеши?”, но это вычеркнуто) из всей президентской команды удалось сохранить нравственность только Вощанову, да Глазьеву. Если не можешь повлиять на безнравственные решения (расстрел Белого Дома), то надо хотя бы отмежеваться от них. Ваш Е. Сидоров этого не сделал. Гайдар же, уходя в очередной раз, отмежевался не от безнравственной политики, а от попыток, пусть неумелых, сделать ее нравственной. Эта троица: Гайдар, Греф, Чубайс – ставит своей целью, хотя говорит обратное, освободить наш народ “от химеры, называемой совестью”.

Наконец, по поводу нашего вчерашнего разговора по телефону о публикации моих стихов.

Конечно, приятно, когда профессионалы признают высокое качество твоей продукции. Такое же мнение высказывал мне один демократ, Е.В. Витковский, о чем я Вам говорил. Я всегда согласен (конечно, с моего ведома) на публикацию не только трех строф, а даже двух строк, если это не исказит, вынесет к людям мою мысль. Не возражаю и против публикации поэмы «Безотцовщина» в усеченном виде. Но если условием публикации является изменение моей гражданской позиции, осознание того, насколько я не прав, то притворяться согласным ради публикации я не собираюсь. Я публикуюсь не для того, чтобы завтра проснуться знаменитым. “Солнцем русской поэзии” мне вряд ли уже удастся стать. Просто я помню, что рукописи не горят, но особенно хорошо они не горят, когда опубликованы. А из нескольких публикаций желающий сможет восстановить и полный текст.

Я, будучи Вам признателен за критику моего “Дон Кихота” (не с точки зрения моего ученичества, а для более глубокого понимания претензий профессионалов) и не претендуя на высокую художественность этого цикла, продолжаю считать его наиболее необходимым к публикации, даже больше, чем поэму. Может быть, потому что в нем выражены наиболее взвешенные и выношенные в течение 8-10 лет мысли, тогда как поэма с ее любовью и ненавистью выскочила за 3-4 месяца (сентябрь-декабрь 1992 года).

Я готов напечатать “Дон Кихота” хоть в газете “День”, хотя по сложившимся с 1990 года убеждениям отнюдь не национал-патриот, скорее анархо-коммунист. Во всяком случае не демократ в сегодняшнем понимании.